«Кризис повествования». Бён-Чхоль Хан
Хорошая книга не реже раза в месяц
Оглянуться не успел, как с прошлого выпуска рассылки прошел месяц. В списке дел лежит сразу несколько питчей разной степени готовности. Но если я буду потихоньку писать в стол, соединяя кусочки по выходным, пройдет еще месяц. Так что по ленинскому правилу «лучше меньше, да лучше»: как только у меня что-то приготовится, я постараюсь это сразу отправлять.
Поэтому сегодня поговорим о книжках. Осенью я меланхолично подумал, что если протяну еще лет 30 и буду читать по книге в месяц, то всего-то прочту еще 300-350 книг, а это очень мало.
Поэтому я пообещал себе глотать интересные книги почаще. И даже за месяц прочитал штуки четыре, но так и не успел о них рассказать. Время исправить это упущение.
Перед тем как мы начнем, простые правила нашего книжного движения. Современные критики часто играют роль потребительского гида: пишут о том, надо ли что-то слушать, читать или смотреть.
Я предлагаю сразу пропустить эту остановку. Если я решил потратить ваше время на какую-то книгу — я ее рекомендую. Более того, я постараюсь выделить из нее главное. На случай, если вы эту книгу не достанете или не успеете прочесть. Все-таки проблема трехсот книг висит не только надо мной.
А теперь поехали.
Первая книга — эссе немецкого философа корейского происхождения Бён-Чхоль Хана (Byung-Chul Han), которая в русском переводе называется «Кризис повествования». Не очень удачный перевод названия, потому что в оригинале (по-немецки) она Die Krise der Narration, а по-английски (я читал именно на английском) — The Crisis of Narration. И ключевая мысль автора в разграничении повествования (storytelling) и нарратива. Или это надо назвать наррацией?
Я расскажу об этой книге в десять абзацев, по абзацу на главу. Но прежде пара строк о Бён-Чхоль Хане. Он уже лет сорок живет в Германии, работает в университетах и выпускает эссе с критикой современного общества.
Если очень коротко, больше всего ему не нравится цифровое самопорабощение, проституирование присущего человечеству обмена историями, и доведение информационной прозрачности современного мира до тоталитаризма, где все знают все обо всех. Это создает парадокс: некоторые его аргументы кажутся постмарксизмом, но одновременно он защищает тайну личной жизни с яростью либертарианца. Кстати о самом Бён-Чхоль Хане известно лишь, что он католик. Википедия даже не знает точно, когда у него день рождения.
В первой же главе The Crisis of Narration Хан противопоставляет наррацию информации. Последняя сообщает состояние сейчас; нарратив же это история, из которой мы извлекаем нечто ценное. И это не факты, хорошая история часто хороша именно своей недосказанностью. И, конечно, для нее нужен подготовленный слушатель. Именно поэтому истории часто объединяют целые сообщества.
Затем он переходит к кризису опыта. История ведь передает опыт в виде житейской мудрости. Обилие информации же, не содержащее за собой стоящей внутренней правды, делает опыт редким. Приводит к бедности нашего опыта, к новому варварству. В нашем настоящем мы перестаем опираться на прошлое, а истории теряют свою историчность.
Перевели дух? Потому что Хан наносит новый удар. Люди, говорит он, не существа момента, а существа процесса — от рождения до смерти. Наша биография окончена лишь когда закончилась вместе с нами наша жизнь. Описать нас набором точек нельзя, а истории о друг друге мы складываем все хуже — смотри предыдущие главы. Цифровизация ведет к атрофии времени; условные селфи фиксируют момент, но не жизнь как процесс. Короткие видео и твиты лишены повествовательной длительности (narrative duration). В фейсбуке Life Event — просто точка, очередная запись в базе данных, не часть реальной биографии, которую имеет смысл передать дальше.
Наррация должна бы, говорит он, придавать смысл бессмысленному жужжанию реальности. Задавать тон песне, дирижировать этим оркестром. Архаичное восприятие времени через религию, а дней недели через богов (Thursday — день Тора и так далее) выстраивало хаос, придавало времени жизни повествовательную ценность. У нас сейчас вместо этого порнографически голая реальность, а мы — субъекты, от которых требуется вести здоровый образ жизни и повышать производительность труда. Хан называет это отсутствием нарративного воображения и непереводимо подчеркивает: selfies reproduce the self in its empty form.
Хан переключается на следующий аспект современного общества: если ты живешь в моменте, ты не можешь рассказывать истории, потому что они должны осмыслить твой опыт, придать значимость прошлому. Погруженность рассказчика в свой опыт противоположна алертности охотников за информацией. Наши дети, говорит Хан, все чаще вместо рассказывания историй перечисляют факты. Сначала я сделал это, а потом это, а затем еще что-то.
Отдельно рекомендую прочесть прекрасную хасидскую притчу, которую приводит Хан (например, вот тут на 154 странице). Очень краткий смысл ее таков: мы можем забыть частности, но пока мы не забудем историю, не все потеряно. Другое дело, говорит Хан, что мы лишаемся и способности рассказывать истории.
Остальные главы как после притчи будто сливаются в одну. Мы как бы несемся с горки на санках со все возрастающей скоростью. Вот глава, посвященная тому, как экран (по-немецки Schirm, близкая родственница нашей «ширмы», означает защиту — будь то зонтик, козырек или экран) отгораживает нас от реальности.
А вот другая, где Хан воюет с современным поверьем, что если собрать достаточно данных, то из них сама по себе родится осмысленная теория, родственница историй. Не родится. Настоящая наука — это смелое и веселое приключение. Хорошая теория открывает не новые соотношения, а новое восприятие. Наконец, еще две важные главы посвящены соответственно целительной и объединяющей силе историй. Без отношений рассказчика и слушателя нет коллективного осмысления, как нет и переосмысления прошлых травм.
Наконец, заканчивается все уместившейся в две с половиною странички главкой «Сториселлинг». Собственно, материал для нее рассыпан и в предисловии, и по всей остальной книге. Сторителлинг коммерциализировался, но это само по себе не беда. Беда в том, что он клишировался; для продажи истории нужен мир, но не нужна стоящая за ней внутренняя правда или хотя бы внутренняя убежденность. Не помню, упоминалось ли в книге слово Netflix, но я его при чтении вспоминал довольно часто.
И на этом трактат неожиданно обрывается. Признаться, я из-за этого немного зол на автора. Он говорит: дела у нас хреновые. Но никакого конструктивного плана по тому, как все исправить, не представляет. А может быть, нас уже настигло неумение рассказывать истории, и мы можем лишь как дети перечислять беды, но не осмыслить их.
Такие дела.
Надеюсь, вам понравилась первая рецензия. Не отключайтесь, в будущих выпусках у нас: еще одно эссе Бён-Чхоль Хана («Инфократия»); пособие Axios по правильному написанию текстов; книга Григория Голосова о политических режимах и их трансформации; и, конечно, исследование алгояза Algospeak, написанное Адамом Алексичем (Adam Aleksic).
Вы даже можете проголосовать за то, о чем рассказывать дальше:
…или предложить побыстрее прочесть какую-то еще книгу.
Если вам понравился такой формат рецензий, поставьте лайк, черкните комментарий или ответь на письмо. Если не понравилось, можно все равно сделать то же самое.
Спасибо, что дочитали, обнимаю всех!